Даже посрать не пускают. Прекрасно. Если это не похищение, то, видимо, что-то посерьёзнее, и Букеру — правда — не хочется знать, что. Букеру хочется выпить, домой и проспать ближайшую неделю, не вспоминая о горстке лотерейных билетов на краю стола. Теперь они годятся только на то чтобы вытирать стол от липкого спирта.
Но всё это там, за несколько километров. А здесь — тесное купе, из которого его выпроваживают, не дав толком прийти в себя. Что, в уборную нынче можно только в сопровождении? Букер думает о том, чтобы сделать какое-нибудь дурацкое замечание по этому поводу, но чужой взгляд — тот, который с прищуром, — красноречиво просит (требует) воздержаться. Букер воздерживается, потому что это — вежливо. Ещё один кредит на его счёт; они же, наверное, считают?
Лучше бы, блядь, они считали.
хххх
Букер ожидает чего угодно. Ожидает, что его вышвырнут из поезда на полной скорости, что ему выстрелят в затылок прямо здесь, в каком-нибудь отдалённом и относительно тихом углу, что его высадят на ближайшей обстановке и — в настоятельном тоне — посоветуют никогда больше не возвращаться в Нью-Йорк. Букер много чего может себе представить, но блядский фотоаппарат посреди чьей-то пирушки не выглядит как угроза его жизни. Наверное. Не то чтобы Букер часто фотографировался — или вообще понимал, как устроена эта штука изнутри.
«Расслабьтесь», — говорит ему тот, первый, пока Букер мнётся на табурете и думает: это всё не имеет никакого смысла. На кой хрен им понадобилась фотография? Разве что для опознания — потом, попозже, когда будет, что опознавать.
Изобразить семью. Чего? Рука на плече, вспышка, рябь в глазах и залп пьяного смеха за спиной — Букер максимально близок к тому, чтобы спросить у ребят, можно ли к ним присоединиться. Это он, конечно, про грязных и сытых ребят. Не про чистых и чопорных, выглядящих так, будто вот-вот предложат сигару или нож с доставкой под рёбра.
Ебучие ротшильды в своих ебучих пиджаках.
— Слушайте, я не совсем понимаю, что здесь происходит.
Приходится повысить голос, чтобы рёв за спиной не заглушал проникновенную речь.
— Не совсем понимаю, — повторяет Букер с нажимом, поднимаясь с табурета. — Если это какая-то извращенская вечеринка или ещё что, вы меня с кем-то путаете. Я, знаете, семейный человек. А если вы за долгами... Ну, давайте разберёмся побыстрее, хорошо?
Побыстрее. Да. Букер проводит языком по высохшему нёбу и понимает: побыстрее — это было бы просто прекрасно. В его дыре слишком низкие потолки, чтобы правильно затянуть узел; помощь бы не помешала. Ну?
Но этим, кажется, плевать. Эти напряжённо вглядываются в своё фотографическое никуда: первый — в ожидании, вторая — тоже, но с плохо скрываемой скукой, запёкшейся в углах верхних век. Когда они достают фотографию, Букер вздыхает раздражённо и глухо — совсем не так, как следует вести себя в присутствии наёмных чистильщиков, или кем там они приходятся современному преступному миру. Фотографию протягивают ему. Ну конечно. Естественно.
Букер вздыхает ещё раз и опускает взг
| ляд у неё всегда почти разочарованный но не совсем не совсем спичечный огонёк сжигает фотографию дотла кожа рук оказывается влажной и солёной потому что всего этого больше нет потому что она | |
— Мертва, — говорит Букер.
Откуда, блядь, у двух ряженых рыжих клоунов фотография этой женщины (эта женщина — кто?) и как они, блядь, проявили её на куске бумаги. Букер делает вдох, чтобы задать свои вопросы вслух, но забывает сделать
| выдох вдох выдох вот так всё хорошо солнышко всё будет в порядке папа рядом у папы дрожащие пальцы и пятно от виски на воротнике папа бесполезен папа проиграл кое-что из маминых вещей кое-что что она хотела отдать тебе когда ты подрастёшь кое-чем был | |
синий бант.
То есть, конечно, серый. Чёрно-белый, невнятного цвета бант.
Букер чувствует, как закипает в голове кровь, но принимает её за ярость, потому что — действительно злится. Когда перед глазами мелькает заинтересованное веснушчатое лицо, он рывком сгребает пальцами чужое запястье и размыкает челюсти, чтобы что-то сказать. Детективное агентство Пинкертона. Вы обвиняетесь в похищении... В похищении?
Что-то капает на рубашку и под ноги; но Букер не смотрит — Букер рычит:
— Ты объяснишь мне, что здесь происходит, прямо сейчас, пока я не
| не убивал её я не убивал её конечно не убивал но теперь она мертва и чья же это вина если не моя чья почему ты не отвечаешь | |
Пока ты не — что?
| пока не открою дверь не увижу там человека человек улыбается и делает предложение от которого нельзя отказаться но я разумеется откажусь | |
Кап.
Кап.
| пока не открою дверь снова на этот раз с сомнением но это всё равно это ничего не значит | |
Кап.
| пока не открою дверь снова и снова и снова и снова | |
Кап.
| пока детский плач не вытечет за дверь под взмах рукой с апельсиновым подтоном у подушечек и кутикул | |
К этому моменту он, должно быть, теряет достаточно крови — достаточно, чтобы промазать мимо чужой челюсти, припасть грудью к фотоаппарату конструкции Шевалье, рухнуть на пол вместе с фотоаппаратом конструкции Шевалье и кое-что сказать. Не «извините, пожалуйста», не «верни мою дочь, иначе я сверну тебе шею», даже не «блядь». Букер говорит:
— Анна.
Но за грохотом и криками этого, конечно, никто не слышит.
[nick]Букер ДеВитт[/nick][status]вы кто такие я вас не звал[/status][icon]https://i.imgur.com/mbEakFP.png[/icon][drisnya]Row, row, row your boat, gently down the stream. Merrily, merrily, merrily, merrily — life is but a dream.[/drisnya]